(no subject)
Dec. 26th, 2005 08:56 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
catstailСТРАНИЦЫ СЕМЕЙНОЙ ХРОНИКИ
ОТЕЦ
(Продолжение 2.)
В декабре 1944 года в день рождения отца у моих родителей родилась девочка – моя старшая сестра Таня. Отцу было уже за 40 (мама моложе его на 16 лет), это был его первый брак и первый ребенок, он был счастлив. Пришел и День победы, принес новые надежды и ожидания. Родные рассказывали, как 9 мая без призывов и организации демонстрации множество москвичей собралось на Красной площади. Люди пели, танцевали, обнимались, качали фронтовиков, плакали. Был такой душевный подъем, такое светлое чувство родства и такие надежды... Те, кто пережил это, помнили всю жизнь. Родители с Таней тоже были на Красной площади.
Девочка была необыкновенно красива, но какой-то нездешней красотой. Женщины попроще прямо говорили «Не жилец ребенок, красота у нее ангельская, а не человеческая». А врач роддома сказал родителям о ребенке то, чего они сразу не поняли – о коже ребенка, которая не защита, а ворота для инфекции. Девочка часто болела. И когда летом мама поехала с ней навестить своих родных, она заболела диспепсией и не поправилась.
Это был единственный раз в жизни, когда отца видели рыдающим. По-моему, он всю жизнь не мог простить этого маме, хотя она ни в чем не была виновата. Только в том, что точно выполняла предписания врачей больницы, где лежала вместе с дочкой. Тогда диспепсию лечили голодом, а для поддержания жизни давали физиологический раствор. Некоторые женщины по ночам пробирались в детскую палату и, несмотря на запрещение врачей, кормили своих детей. Некоторые дети выжили. Но все дети военных лет рождения были очень слабы. Это и не могло быть иначе, ведь их матери в войну голодали годами.
После войны лабораторию стекловолокна преобразовали в НИИ стекловолокна, и отец стал директором этого института. Он очень много работал – участвовал в проектировании и запуске заводов, вел исследовательскую работу, ездил по стране на стройки новых заводов. В детстве я его почти не видела. Даже в единственный выходной день его часто не было дома – то воскресники, то партсобрания, то авария на опытном производстве.
Родители работали, а со мной оставалась бабушка – мамина мама, которая после моего рождения тоже перебралась в Москву. Так мы все и жили в этих двух комнатах.
В 1948 году было создано Государство Израиль. Сейчас трудно в это поверить, но по рассказам родителей, в то время этому радовались все, а не только евреи. Особенно фронтовики, которые своими глазами видели, что творили фашисты, считали это справедливым. С другой стороны, многие почему-то были уверены, что Израиль будет социалистическим государством и чуть ли не 17-й республикой Советского Союза. Как потом рассказала мама, отец совершенно серьезно собирался переехать в Израиль и вступить там в Коммунистическую партию. Конечно, тогда это было невозможно. Выехать могли только те, кто до войны жил вне территории СССР.
А потом наступило страшное время. При мне родные молчали, однако общее напряжение чувствовалось в воздухе. Соседи передавали слухи об эшелонах, стоящих на запасных путях московских вокзалов, на которых евреев будут вывозить в Биробиджан. Говорили о списках, которые составлены в домоуправлениях, о том, кому передадут освобождающиеся квартиры. Отца сняли с должности директора и перевели работать рядовым инженером. Маму отстранили от работ по «закрытой» тематике и вычеркнули из кандидатов в члены партии. Все ждали более серьезных репрессий.
Однажды вечером отец пришел с работы, и после ужина объявил маме, что они должны развестись. Мама выронила тарелку, которую вытирала. Ей показалось, что отец сошел с ума. Целый месяц отец настаивал на разводе, причем обязательно, чтобы на развод подала мама. Она плакала и не соглашалась, хотя весь месяц он говорил ей всякие обидные вещи (некрасивая, неумная, деревенская и прочее). И все это после более чем 10 лет дружной совместной жизни. Они развелись. Соседи и сотрудники, которые знали обоих, презирали маму и всячески демонстрировали свое осуждение. Она ходила на работу как на каторгу. При этом родители продолжали жить в одной квартире, работать в смежных организациях и вести себя по-дружески.
После смерти Сталина отца восстановили на работе, но не в должности директора, а заместителем по научной работе. Маму приняли в партию и в аспирантуру и вернули в «закрытую» тематику. Отец пришел и предложил ей снова пожениться и родить сына. Мама плакала еще дольше и отказалась, так сильна была обида.
Сколько я ни спрашивала отца, почему они развелись, ответ был один «Ты не поймешь». А мама была на него в обиде всю свою жизнь.
Дальше – мои домыслы. Ни у одного из них не было причины для развода. Это случилось во времена «дела врачей», когда ходили слухи о выселении евреев. Думаю, что таким образом отец хотел спасти от депортации маму и меня – мама у меня русская, выходя замуж, она даже фамилию не меняла (ни разу). Но назвать маме эту причину отец не мог, она ни за что бы не согласилась. Поэтому он и нашел такой путь расстаться. Но почему он не объяснил этого потом? Или объяснял, но мама не поверила? Это так и осталось для меня загадкой.
Через несколько лет мама вышла замуж, и у нее родился сын. Отец потом тоже женился на женщине с ребенком. Но для меня он до самой своей смерти был не просто отцом, а выполнял роль «аидише маме». Он таскал меня по профессорам (в детстве я была довольно дохлым детенышем), свой отпуск проводил не с женой, а со мной, и даже на банкеты по случаю всяких защит и награждений ходил со мной.
Единственным интересом и увлечением в жизни отца была его работа. И немного фотография, и то по-моему, потому, что он любил фотографировать своего единственного ребенка. Никаких других фотографий я никогда у него не видела. Он хорошо пел, но в компании петь стеснялся. Зато я знала все его любимые песни –«Темная ночь», «Мой костер в тумане светит...», песни на идиш. Отец не любил ни оперы, ни балета, но каждое воскресенье, когда не был в командировке, «выгуливал» меня если не в музей, то в театр или в парк, а иногда и в ресторан, что очень сердило маму.
Насчет дорогих ресторанов, поездок и гостиниц у отца была своя теория воспитания. Он считал, что если девушка была в ресторанах и поездках, то никто не сможет заморочить ей голову такой «дешевкой». В чем-то он оказался прав. Впоследствии попытки «подкупить» меня подобными приглашениями вызывали только смех.
У отца была дикая, по советским понятиям, система воспитания. Он относился ко мне, как англичане относятся к своей стране – «Моя страна, права она или нет». Я была драчлива и хулиганиста. Но только так и можно было выжить в Измайлово, куда мы переехали с Покровского бульвара. Не проходило месяца, чтобы родителей не вызывали в школу по поводу очередной моей выходки. Мама ходить отказывалась, а отец ходил – сразу к директору, и как-то улаживал эти скандалы.
Отец хорошо зарабатывал и часто получал премии, но по-моему, большую часть денег тратил на меня, хотя я никогда ничего у него не просила – это не было принято («Все, что надо, родители сами знают и купят»).
Единственный раз в жизни я видела своего папу пьяным. То есть это с моей точки зрения он был пьяным – он шумел, хохотал, пел и даже пытался танцевать. Это было в мой 12-й день рождения на даче в компании родственников, приехали даже родные отца из Смоленска. Тогда никто не называл это бат мицвой, но я поняла, что это не обычный день рождения.
Отец прожил долгую жизнь. Он продолжал работать до 80 лет – писал статьи, консультировал. И пытался мне помогать. Хотя к тому времени я уже и образование получила, и хорошо зарабатывала, и сын мой вырос.
Когда папы не стало, я по-настоящему почувствовала себя сиротой.
И все равно в трудных жизненных ситуациях я продолжаю к нему обращаться, с ним советоваться и даже иногда на него обижаться. Когда что-то не складывалось у нас в Израиле, я говорила ему «Ну вот, мы приехали в твою страну, твоя дочь и твой внук, и нам некому помочь здесь, кроме тебя.» И папа помогает мне, как он всегда делал это при жизни.
Мой внук носит его имя.
ОТЕЦ
(Продолжение 2.)
В декабре 1944 года в день рождения отца у моих родителей родилась девочка – моя старшая сестра Таня. Отцу было уже за 40 (мама моложе его на 16 лет), это был его первый брак и первый ребенок, он был счастлив. Пришел и День победы, принес новые надежды и ожидания. Родные рассказывали, как 9 мая без призывов и организации демонстрации множество москвичей собралось на Красной площади. Люди пели, танцевали, обнимались, качали фронтовиков, плакали. Был такой душевный подъем, такое светлое чувство родства и такие надежды... Те, кто пережил это, помнили всю жизнь. Родители с Таней тоже были на Красной площади.
Девочка была необыкновенно красива, но какой-то нездешней красотой. Женщины попроще прямо говорили «Не жилец ребенок, красота у нее ангельская, а не человеческая». А врач роддома сказал родителям о ребенке то, чего они сразу не поняли – о коже ребенка, которая не защита, а ворота для инфекции. Девочка часто болела. И когда летом мама поехала с ней навестить своих родных, она заболела диспепсией и не поправилась.
Это был единственный раз в жизни, когда отца видели рыдающим. По-моему, он всю жизнь не мог простить этого маме, хотя она ни в чем не была виновата. Только в том, что точно выполняла предписания врачей больницы, где лежала вместе с дочкой. Тогда диспепсию лечили голодом, а для поддержания жизни давали физиологический раствор. Некоторые женщины по ночам пробирались в детскую палату и, несмотря на запрещение врачей, кормили своих детей. Некоторые дети выжили. Но все дети военных лет рождения были очень слабы. Это и не могло быть иначе, ведь их матери в войну голодали годами.
После войны лабораторию стекловолокна преобразовали в НИИ стекловолокна, и отец стал директором этого института. Он очень много работал – участвовал в проектировании и запуске заводов, вел исследовательскую работу, ездил по стране на стройки новых заводов. В детстве я его почти не видела. Даже в единственный выходной день его часто не было дома – то воскресники, то партсобрания, то авария на опытном производстве.
Родители работали, а со мной оставалась бабушка – мамина мама, которая после моего рождения тоже перебралась в Москву. Так мы все и жили в этих двух комнатах.
В 1948 году было создано Государство Израиль. Сейчас трудно в это поверить, но по рассказам родителей, в то время этому радовались все, а не только евреи. Особенно фронтовики, которые своими глазами видели, что творили фашисты, считали это справедливым. С другой стороны, многие почему-то были уверены, что Израиль будет социалистическим государством и чуть ли не 17-й республикой Советского Союза. Как потом рассказала мама, отец совершенно серьезно собирался переехать в Израиль и вступить там в Коммунистическую партию. Конечно, тогда это было невозможно. Выехать могли только те, кто до войны жил вне территории СССР.
А потом наступило страшное время. При мне родные молчали, однако общее напряжение чувствовалось в воздухе. Соседи передавали слухи об эшелонах, стоящих на запасных путях московских вокзалов, на которых евреев будут вывозить в Биробиджан. Говорили о списках, которые составлены в домоуправлениях, о том, кому передадут освобождающиеся квартиры. Отца сняли с должности директора и перевели работать рядовым инженером. Маму отстранили от работ по «закрытой» тематике и вычеркнули из кандидатов в члены партии. Все ждали более серьезных репрессий.
Однажды вечером отец пришел с работы, и после ужина объявил маме, что они должны развестись. Мама выронила тарелку, которую вытирала. Ей показалось, что отец сошел с ума. Целый месяц отец настаивал на разводе, причем обязательно, чтобы на развод подала мама. Она плакала и не соглашалась, хотя весь месяц он говорил ей всякие обидные вещи (некрасивая, неумная, деревенская и прочее). И все это после более чем 10 лет дружной совместной жизни. Они развелись. Соседи и сотрудники, которые знали обоих, презирали маму и всячески демонстрировали свое осуждение. Она ходила на работу как на каторгу. При этом родители продолжали жить в одной квартире, работать в смежных организациях и вести себя по-дружески.
После смерти Сталина отца восстановили на работе, но не в должности директора, а заместителем по научной работе. Маму приняли в партию и в аспирантуру и вернули в «закрытую» тематику. Отец пришел и предложил ей снова пожениться и родить сына. Мама плакала еще дольше и отказалась, так сильна была обида.
Сколько я ни спрашивала отца, почему они развелись, ответ был один «Ты не поймешь». А мама была на него в обиде всю свою жизнь.
Дальше – мои домыслы. Ни у одного из них не было причины для развода. Это случилось во времена «дела врачей», когда ходили слухи о выселении евреев. Думаю, что таким образом отец хотел спасти от депортации маму и меня – мама у меня русская, выходя замуж, она даже фамилию не меняла (ни разу). Но назвать маме эту причину отец не мог, она ни за что бы не согласилась. Поэтому он и нашел такой путь расстаться. Но почему он не объяснил этого потом? Или объяснял, но мама не поверила? Это так и осталось для меня загадкой.
Через несколько лет мама вышла замуж, и у нее родился сын. Отец потом тоже женился на женщине с ребенком. Но для меня он до самой своей смерти был не просто отцом, а выполнял роль «аидише маме». Он таскал меня по профессорам (в детстве я была довольно дохлым детенышем), свой отпуск проводил не с женой, а со мной, и даже на банкеты по случаю всяких защит и награждений ходил со мной.
Единственным интересом и увлечением в жизни отца была его работа. И немного фотография, и то по-моему, потому, что он любил фотографировать своего единственного ребенка. Никаких других фотографий я никогда у него не видела. Он хорошо пел, но в компании петь стеснялся. Зато я знала все его любимые песни –«Темная ночь», «Мой костер в тумане светит...», песни на идиш. Отец не любил ни оперы, ни балета, но каждое воскресенье, когда не был в командировке, «выгуливал» меня если не в музей, то в театр или в парк, а иногда и в ресторан, что очень сердило маму.
Насчет дорогих ресторанов, поездок и гостиниц у отца была своя теория воспитания. Он считал, что если девушка была в ресторанах и поездках, то никто не сможет заморочить ей голову такой «дешевкой». В чем-то он оказался прав. Впоследствии попытки «подкупить» меня подобными приглашениями вызывали только смех.
У отца была дикая, по советским понятиям, система воспитания. Он относился ко мне, как англичане относятся к своей стране – «Моя страна, права она или нет». Я была драчлива и хулиганиста. Но только так и можно было выжить в Измайлово, куда мы переехали с Покровского бульвара. Не проходило месяца, чтобы родителей не вызывали в школу по поводу очередной моей выходки. Мама ходить отказывалась, а отец ходил – сразу к директору, и как-то улаживал эти скандалы.
Отец хорошо зарабатывал и часто получал премии, но по-моему, большую часть денег тратил на меня, хотя я никогда ничего у него не просила – это не было принято («Все, что надо, родители сами знают и купят»).
Единственный раз в жизни я видела своего папу пьяным. То есть это с моей точки зрения он был пьяным – он шумел, хохотал, пел и даже пытался танцевать. Это было в мой 12-й день рождения на даче в компании родственников, приехали даже родные отца из Смоленска. Тогда никто не называл это бат мицвой, но я поняла, что это не обычный день рождения.
Отец прожил долгую жизнь. Он продолжал работать до 80 лет – писал статьи, консультировал. И пытался мне помогать. Хотя к тому времени я уже и образование получила, и хорошо зарабатывала, и сын мой вырос.
Когда папы не стало, я по-настоящему почувствовала себя сиротой.
И все равно в трудных жизненных ситуациях я продолжаю к нему обращаться, с ним советоваться и даже иногда на него обижаться. Когда что-то не складывалось у нас в Израиле, я говорила ему «Ну вот, мы приехали в твою страну, твоя дочь и твой внук, и нам некому помочь здесь, кроме тебя.» И папа помогает мне, как он всегда делал это при жизни.
Мой внук носит его имя.
