(no subject)
Dec. 26th, 2005 03:04 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
catstailСТРАНИЧКИ СЕМЕЙНОЙ ХРОНИКИ
ОТЕЦ
О семье отца я знаю очень немного.
Мой отец родился в местечке Монастырщина Смоленской губернии в 1903 году. Тогда это было чисто еврейское местечко.
Он был младшим из 4-х детей в семье аптекарей. Отец учился в хедере, но потом произошла Революция, и в 14 лет он из дома сбежал в Смоленск, где в то время учился его старший брат Иосиф, вступил в комсомол, работал в газете. О своей молодости отец рассказывал очень немного, на мои вопросы часто отвечал: «Повзрослеешь – узнаешь». Он вообще был очень сдержанным, хотя и эмоциональным человеком.
Знаю, что в Смоленске он редактировал комсомольскую газету и учился на рабфаке (так называемый «рабочий факультет», что-то вроде вечерней средней школы, которая готовила недоучившуюся молодежь к поступлению в учебные заведения). Окончив рабфак, отец по комсомольской путевке поехал в Москву поступать в Университет на факультет журналистики. Но по дороге в поезде у него украли чемодан со всеми документами. Пришлось возвращаться в Смоленск. А когда он, наконец, восстановил документы и приехал в Москву, прием в университет был закончен. Возвращаться ни с чем ему не хотелось, он нашел Институт, в который еще набирали студентов и поступил туда, надеясь на следующий год перевестись в Университет. Это был Институт легкой промышленности имени Кагановича, специальность «технология стекла и керамики». Отец остался в Институте и учился у знаменитого в этой области профессора Исаака Ильича Китайгородского и всю жизнь хранил свою зачетную книжку, в которой кроме оценок за сданные зачеты и экзамены, были записаны и его долги за разбитую лабораторную посуду. Последний раз я видела эту зачетную книжку в музее Менделеевского института (куда впоследствии перевели факультет силикатов) на праздновании юбилея Китайгородского.
О своем детстве и юности отец рассказывал только «детские» истории, то, что по его мнению, можно рассказать ребенку. А ребенком я для него была всю его жизнь. Он рассказывал, как спасал от жестоких мальчишек собак и кошек, а потом прятал их от матери, потому что она не разрешала держать их в доме. Как в студенческие годы соседи по общежитию вытаскивали его с четвертого этажа во двор вместе с кроватью, и он не просыпался, пока его не заносило снегом – так крепко спал.
Как студентом подрабатывал на шоколадной фабрике «Красный Октябрь» и был поражен, что рабочие приносили из дому селедку и соленые огурцы на обед и ели их среди шоколада и пирожных. Продукции того цеха, в котором работал, можно было есть сколько угодно, только выносить было нельзя. А потом сам всю жизнь не ел конфет, потому что в первый день работы ему налили пол-литровую кружку жидкого шоколада, а через несколько дней он и сам приносил на обед селедку с черным хлебом. Сколько себя помню, отец не любил ни конфет, ни пирожных, ел только «хворост» и домашние пирожки.
Закончив институт, отец стал инженером-технологом легкой промышленности и получил распределение во Всесоюзный институт стекла в Москве. Это был один из первых московских НИИ с академическими порядками и академическими же условиями работы. В нем работали и консультировали многие профессора с дореволюционным и зарубежным образованием и воспитанием. Отца несколько раз посылали в зарубежные командировки, но он не любил об этом вспоминать, опасался и надеялся, что и все об этом забудут. В 30-е годы он был в Англии и Америке и проходил стажировку в Германии. Германия всегда была одной из наиболее развитых стран в области стеклоделия. Отец рассказал, что профессор, к которому его командировали для стажировки, отказался учить еврея, хотя это было начало 30-х годов, и Гитлер еще не пришел к власти. Отца взял на стажировку другой профессор. Отец хорошо помнил идиш, поэтому с немецким языком проблем у него не было. Всю жизнь (а он работал до 80 лет) он свободно читал и говорил по-немецки.
Проблемы начались позднее, когда в конце 30-х годов его пытались объявить немецким шпионом. Знаю, что отца дважды арестовывали, но оба раза ненадолго. Он всегда с благодарностью вспоминал своего бывшего сокурсника Косыгина (впоследствии премьер-министра СССР), а тогда Министра легкой промышленности, который каким-то образом освободил его с Лубянки. Правда, бабушка Геня была убеждена, что это ее слезы и молитвы спасли отца.
Отец возглавлял группу инженеров, которые впервые в Союзе разработали и внедрили технологию производства стеклянного волокна и тканей из него. Сначала разработка использовалась для оборонных целей – для изоляции проводов в самолетах и танках, из ткани даже пытались делать парашюты. За эту работу участники были награждены Сталинской премией, потом ее переименовали в Государственную. Кроме денег, эта премия давала какие-то привилегии. Помню, что отец мог покупать билеты на поезд в специальной кассе по брони и без очереди. А поскольку он часто ездил на заводы в командировки, это была серьезная привилегия. За эту же работу отец получил ученую степень кандидата наук без защиты диссертации (называлось «по сумме трудов»). Сначала отец стал зав лабораторией стеклянного волокна Института стекла, а позже – его директором.
Отец был маленького роста – 156 см и сильно хромал. После операции одна нога у него была короче другой на несколько сантиметров и не сгибалась в колене. По одной версии, он был ранен во времена его бурной комсомольской молодости, по другой – это результат костного туберкулеза. Он не любил об этом говорить, только с благодарностью вспоминал смоленского хирурга, спасшего ему ногу от ампутации.
Из-за этой инвалидности на фронт отец не попал. Во время войны он был директором Института стекла, их опытный завод выпускал стеклянные бутылки для «коктейля Молотова» (зажигательной смеси, которой поджигали танки), бутылки здесь же заполняли, складывали в ящики и грузили на грузовики, уходящие на фронт. На заводе работали одни женщины, здесь же на заводе все и жили (называлось «на казарменном положении»). У отца в кабинете за занавеской стояла раскладушка. Продуктовые карточки отдавали в столовую, где обедали.
В начале войны отца арестовали как немецкого шпиона по доносу его бывшего коллеги – директора завода на станции Ночка под Ленинградом. Но, как потом шутил отец, сам доносчик его и спас: вскоре когда немцы заняли станцию и завод, директор, вместо того, чтобы завод взорвать, запустил для немцев производство и сам ездил по домам рабочих, искал тех, кто не успел эвакуироваться, и выгонял на работу. Позже он ушел с немцами, и след его затерялся.
Отец был членом партии, и его партийным поручением во время войны, кроме основной работы, была должность «зам начальника гражданской обороны укрепрайона». Завод находился в Сталинском районе Москвы (позже его переименовали в Первомайский), и отец отвечал за соблюдение комендантского часа и светомаскировку, ездил по ночам на машине по району - проверял не светятся ли где-нибудь окна, не демаскируют ли район для немецких бомбардировщиков. Предполагалось, что шпионы сигналят фонарями немецким парашютистам и летчикам. Отец рассказывал, что парашютистов немцы в Москву, действительно, забрасывали, но сам он никого не поймал. В городе было затемнение, улицы не освещались, на всех окнах – плотные темные шторы, высокие здания были закрыты брезентовыми полотнищами с нарисованными на них лесами, лугами и коровами. От тех времен у нас дома долго хранился фонарик с синим светофильтром, с таким ходили по вечерам, освещения на улицах не было.
Судя по тому, что отец был назначен руководителем подпольной группы, руководство страны серьезно рассматривало возможность того, что немцы возьмут Москву, и готовилось к этому. Кроме эвакуации большинства предприятий и жителей, были созданы подпольные группы, сделаны запасы оружия и продовольствия, назначены явки. Позже мама называла руководителей отца круглыми идиотами – отца с его характерной внешностью арестовал бы первый же немецкий патруль, не дожидаясь начала его подпольной деятельности.
ОТЕЦ
О семье отца я знаю очень немного.
Мой отец родился в местечке Монастырщина Смоленской губернии в 1903 году. Тогда это было чисто еврейское местечко.
Он был младшим из 4-х детей в семье аптекарей. Отец учился в хедере, но потом произошла Революция, и в 14 лет он из дома сбежал в Смоленск, где в то время учился его старший брат Иосиф, вступил в комсомол, работал в газете. О своей молодости отец рассказывал очень немного, на мои вопросы часто отвечал: «Повзрослеешь – узнаешь». Он вообще был очень сдержанным, хотя и эмоциональным человеком.
Знаю, что в Смоленске он редактировал комсомольскую газету и учился на рабфаке (так называемый «рабочий факультет», что-то вроде вечерней средней школы, которая готовила недоучившуюся молодежь к поступлению в учебные заведения). Окончив рабфак, отец по комсомольской путевке поехал в Москву поступать в Университет на факультет журналистики. Но по дороге в поезде у него украли чемодан со всеми документами. Пришлось возвращаться в Смоленск. А когда он, наконец, восстановил документы и приехал в Москву, прием в университет был закончен. Возвращаться ни с чем ему не хотелось, он нашел Институт, в который еще набирали студентов и поступил туда, надеясь на следующий год перевестись в Университет. Это был Институт легкой промышленности имени Кагановича, специальность «технология стекла и керамики». Отец остался в Институте и учился у знаменитого в этой области профессора Исаака Ильича Китайгородского и всю жизнь хранил свою зачетную книжку, в которой кроме оценок за сданные зачеты и экзамены, были записаны и его долги за разбитую лабораторную посуду. Последний раз я видела эту зачетную книжку в музее Менделеевского института (куда впоследствии перевели факультет силикатов) на праздновании юбилея Китайгородского.
О своем детстве и юности отец рассказывал только «детские» истории, то, что по его мнению, можно рассказать ребенку. А ребенком я для него была всю его жизнь. Он рассказывал, как спасал от жестоких мальчишек собак и кошек, а потом прятал их от матери, потому что она не разрешала держать их в доме. Как в студенческие годы соседи по общежитию вытаскивали его с четвертого этажа во двор вместе с кроватью, и он не просыпался, пока его не заносило снегом – так крепко спал.
Как студентом подрабатывал на шоколадной фабрике «Красный Октябрь» и был поражен, что рабочие приносили из дому селедку и соленые огурцы на обед и ели их среди шоколада и пирожных. Продукции того цеха, в котором работал, можно было есть сколько угодно, только выносить было нельзя. А потом сам всю жизнь не ел конфет, потому что в первый день работы ему налили пол-литровую кружку жидкого шоколада, а через несколько дней он и сам приносил на обед селедку с черным хлебом. Сколько себя помню, отец не любил ни конфет, ни пирожных, ел только «хворост» и домашние пирожки.
Закончив институт, отец стал инженером-технологом легкой промышленности и получил распределение во Всесоюзный институт стекла в Москве. Это был один из первых московских НИИ с академическими порядками и академическими же условиями работы. В нем работали и консультировали многие профессора с дореволюционным и зарубежным образованием и воспитанием. Отца несколько раз посылали в зарубежные командировки, но он не любил об этом вспоминать, опасался и надеялся, что и все об этом забудут. В 30-е годы он был в Англии и Америке и проходил стажировку в Германии. Германия всегда была одной из наиболее развитых стран в области стеклоделия. Отец рассказал, что профессор, к которому его командировали для стажировки, отказался учить еврея, хотя это было начало 30-х годов, и Гитлер еще не пришел к власти. Отца взял на стажировку другой профессор. Отец хорошо помнил идиш, поэтому с немецким языком проблем у него не было. Всю жизнь (а он работал до 80 лет) он свободно читал и говорил по-немецки.
Проблемы начались позднее, когда в конце 30-х годов его пытались объявить немецким шпионом. Знаю, что отца дважды арестовывали, но оба раза ненадолго. Он всегда с благодарностью вспоминал своего бывшего сокурсника Косыгина (впоследствии премьер-министра СССР), а тогда Министра легкой промышленности, который каким-то образом освободил его с Лубянки. Правда, бабушка Геня была убеждена, что это ее слезы и молитвы спасли отца.
Отец возглавлял группу инженеров, которые впервые в Союзе разработали и внедрили технологию производства стеклянного волокна и тканей из него. Сначала разработка использовалась для оборонных целей – для изоляции проводов в самолетах и танках, из ткани даже пытались делать парашюты. За эту работу участники были награждены Сталинской премией, потом ее переименовали в Государственную. Кроме денег, эта премия давала какие-то привилегии. Помню, что отец мог покупать билеты на поезд в специальной кассе по брони и без очереди. А поскольку он часто ездил на заводы в командировки, это была серьезная привилегия. За эту же работу отец получил ученую степень кандидата наук без защиты диссертации (называлось «по сумме трудов»). Сначала отец стал зав лабораторией стеклянного волокна Института стекла, а позже – его директором.
Отец был маленького роста – 156 см и сильно хромал. После операции одна нога у него была короче другой на несколько сантиметров и не сгибалась в колене. По одной версии, он был ранен во времена его бурной комсомольской молодости, по другой – это результат костного туберкулеза. Он не любил об этом говорить, только с благодарностью вспоминал смоленского хирурга, спасшего ему ногу от ампутации.
Из-за этой инвалидности на фронт отец не попал. Во время войны он был директором Института стекла, их опытный завод выпускал стеклянные бутылки для «коктейля Молотова» (зажигательной смеси, которой поджигали танки), бутылки здесь же заполняли, складывали в ящики и грузили на грузовики, уходящие на фронт. На заводе работали одни женщины, здесь же на заводе все и жили (называлось «на казарменном положении»). У отца в кабинете за занавеской стояла раскладушка. Продуктовые карточки отдавали в столовую, где обедали.
В начале войны отца арестовали как немецкого шпиона по доносу его бывшего коллеги – директора завода на станции Ночка под Ленинградом. Но, как потом шутил отец, сам доносчик его и спас: вскоре когда немцы заняли станцию и завод, директор, вместо того, чтобы завод взорвать, запустил для немцев производство и сам ездил по домам рабочих, искал тех, кто не успел эвакуироваться, и выгонял на работу. Позже он ушел с немцами, и след его затерялся.
Отец был членом партии, и его партийным поручением во время войны, кроме основной работы, была должность «зам начальника гражданской обороны укрепрайона». Завод находился в Сталинском районе Москвы (позже его переименовали в Первомайский), и отец отвечал за соблюдение комендантского часа и светомаскировку, ездил по ночам на машине по району - проверял не светятся ли где-нибудь окна, не демаскируют ли район для немецких бомбардировщиков. Предполагалось, что шпионы сигналят фонарями немецким парашютистам и летчикам. Отец рассказывал, что парашютистов немцы в Москву, действительно, забрасывали, но сам он никого не поймал. В городе было затемнение, улицы не освещались, на всех окнах – плотные темные шторы, высокие здания были закрыты брезентовыми полотнищами с нарисованными на них лесами, лугами и коровами. От тех времен у нас дома долго хранился фонарик с синим светофильтром, с таким ходили по вечерам, освещения на улицах не было.
Судя по тому, что отец был назначен руководителем подпольной группы, руководство страны серьезно рассматривало возможность того, что немцы возьмут Москву, и готовилось к этому. Кроме эвакуации большинства предприятий и жителей, были созданы подпольные группы, сделаны запасы оружия и продовольствия, назначены явки. Позже мама называла руководителей отца круглыми идиотами – отца с его характерной внешностью арестовал бы первый же немецкий патруль, не дожидаясь начала его подпольной деятельности.
