![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Из "Записок эмигрантки"
Технологическая теплица Техниона.
Начало:
http://catstail.livejournal.com/364400.html
http://catstail.livejournal.com/365237.html
Проекты существовали под крышей теплицы-инкубатора первые два-три года. «Крыша» обеспечивала помещение, воду-электричество-кондиционирование, почту-телеграф-телефон и безопасность. В переводе на человеческий язык, это означало, что в теплице был один директор, который осуществлял общее хозяйственное руководство всеми проектами и их бюджетом, и одна секретарша, занимавшаяся посетителями и бумагами. На входе на территорию постоянно находился вооруженный охранник. По специальности он был музыкантом, в свободное от охраны время давал уроки, а в рабочее – часто играл на скрипке к удовольствию остальных сотрудников.
В конце каждого года в проект приезжал представитель Главного Ученого (есть в Израиле такая должность) для оценки результатов, бесед с сотрудниками и контроля расходов. По результатам такой проверки принималось решение о выделении государственных денег на следующий год. Как ни странно, мы перед такой проверкой почему-то не волновались, в отличие от нашего начальства. Хотя для нас закрытие проекта значило потерю работы. Может быть, не беспокоились потому, что проверяющий всегда был специалистом в нашей или близкой области, разговаривал доброжелательно, искренне интересовался не только результатами работы, но и нашей прежней жизнью, работой и семьей.
Но кроме государственных денег, составлявших 80% бюджета проекта, на остальные 20% надо было найти спонсора, который по иронии судьбы, оказывал гораздо большее влияние на судьбу проекта, чем Главный Ученый Израиля. Из нашего опыта, каждый новый спонсор внедрял в проект своего менеджера.
Так, нашего Рони сменил Шай. Официальной причиной было появление нового спонсора и то, что Рони не обеспечил должной техники безопасности в лаборатории, а совсем не наша, пропущенная им инициатива.
В нарушении техники безопасности, по существу, каждый из нас и все мы вместе были виноваты гораздо больше неопытного мальчика, хоть он и был нашим начальником. Мы работали с огнеопасными растворителями и прекрасно знали советские нормы хранения их в лаборатории. А эти нормы, как и правила уличного движения, были взяты не с потолка, а написаны кровью пострадавших. В теплице же их никто не проверял, а мы знали. но нарушали. Кроме того, наша свежеизготовленная автоматическая установка для осаждения работала на постоянном токе при высоких напряжениях. Установка имела вид карусели, на ее дне стояли 4 емкости с суспензией (частицы в растворителе), в каждой емкости находился электрод. На верхней части «карусели» вращались 4 электрода с противоположным зарядом и периодически опускались в емкости с суспензией. Электрощит с рубильником располагался за установкой, а обязательную кнопку для аварийного отключения электричества мы на радостях поставить не успели. Рано или поздно авария должна была произойти.
Однажды в автоматике установки произошел какой-то сбой, электрод, который должен был подняться из емкости, не поднялся, а продолжал двигаться внутри нее, пока не соприкоснулся с неподвижным электродом. Емкость опрокинулась, между электродами проскочила искра, вспыхнул весь растворитель (несколько литров), пламя взметнулось до потолка. Феерическое зрелище дополнялось молниями электрических разрядов от сталкивающихся электродов. В лаборатории нас было двое: Нина- электрохимик и я. В первый момент мы обе замерли, но во второй бросились со всех ног – Нина к рубильнику через стену пламени, а я туда же – к огнетушителю. Через минуту все было потушено, но в лаборатории стояла страшная вонь сгоревшим пластиком, и стена с потолком стали черными в радужных разводах. Открыли все окна и включили вентиляцию на полную мощность. Через минуту открылась дверь и вошел улыбающийся Рони. В следующую минуту мы наблюдали за сменой выражений на его лице от полного довольства жизнью до ужаса. Он так побледнел сквозь обычный израильский загар, что я испугалась, что он упадет в обморок. Заикаясь, он спросил: «Что это было? Пожарных вызвали? Сами целы, обожглись?» Оказывается, у нас физиономии были закопченными, а он решил, что это ожоги. Целый час мы хватали честного начальника за руки и убеждали никому не говорить о происшествии. Назавтра был выходной, и мы клялись, что за день все вымоем и покрасим. И никто ничего не узнает. Сказался советский опыт. Но Рони был неумолим: доложил директору теплицы и профессорам. Сбежались все сотрудники из других проектов посмотреть на разрушения и «героев-партизан». Нам тут же влетело от директора, почему сразу не вызвали пожарных. Я редко матерюсь, но тут объяснила ему с применением ненормативной лексики, что пожарные успели бы только тушить угли от всей теплицы. Директор немножко подумал и обнял нас с Ниной. (Израиль не Америка, меня так часто по разным поводам обнимали и целовали молодые сотрудники, что я почти привыкла к такому стилю обращения). А аварийную кнопку - большую, ярко-красную - поставили на следующий день подальше от установки почти у входной двери.
А буквально через неделю у нас случилось землетрясение. Тут Рони оказался на высоте: он влетел в лабораторию на предельной скорости, одной рукой изо всех сил стукнул по аварийной кнопке, другой схватил кого-то из нас за полу халата и с криком «Землетрясение!» поволок к выходу. Кричал он на иврите и английском, потом решил, что мы не понимаем, и попытался произнести это по-русски. Тут уж стены задрожали от нашего хохота. Никаких разрушений ни землетрясение, ни наш смех не причинили.
На работу Рони ездил на мотоцикле. Приезжал обычно чуть позже нас, и мы имели возможность полюбоваться его экипировкой под Шварцнеггера. Однажды после сильного дождя он появился весь вымазанный в липкой грязи и с растерянной улыбкой – упал на дороге. Мы заставили его раздеться и надеть чей-то рабочий халат, помогли вытереть куртку и выстирать джинсы. Была зима, джинсы не сохли. Рони ходил по лаборатории в халате, из-под которого торчали мускулистые волосатые ноги. Обед мы ему принесли. После обеда неожиданно открылась дверь и торжественно вошли директор теплицы, наши профессора и очередная иностранная делегация. Рони с грохотом вспорхнул по железной лестнице в каморку-офис. Джинсы остались развеваться в вытяжном шкафу. Нина спокойно сняла джинсы и с достоинством понесла их наверх. Через некоторое время (кто когда-нибудь натягивал на себя мокрые джинсы, может представить) Рони вышел, и презентация началась.
Когда нам представили нового начальника, мы с удивлением осознали, что несмотря на все наши шумные скандалы с Рони, жалобы его на нас и нас на него, мы его полюбили, и нам было жаль смотреть, как он переживает свою «отставку».
(Продолжение следует)
Начало:
http://catstail.livejournal.com/364400.html
http://catstail.livejournal.com/365237.html
Проекты существовали под крышей теплицы-инкубатора первые два-три года. «Крыша» обеспечивала помещение, воду-электричество-кондиционирование, почту-телеграф-телефон и безопасность. В переводе на человеческий язык, это означало, что в теплице был один директор, который осуществлял общее хозяйственное руководство всеми проектами и их бюджетом, и одна секретарша, занимавшаяся посетителями и бумагами. На входе на территорию постоянно находился вооруженный охранник. По специальности он был музыкантом, в свободное от охраны время давал уроки, а в рабочее – часто играл на скрипке к удовольствию остальных сотрудников.
В конце каждого года в проект приезжал представитель Главного Ученого (есть в Израиле такая должность) для оценки результатов, бесед с сотрудниками и контроля расходов. По результатам такой проверки принималось решение о выделении государственных денег на следующий год. Как ни странно, мы перед такой проверкой почему-то не волновались, в отличие от нашего начальства. Хотя для нас закрытие проекта значило потерю работы. Может быть, не беспокоились потому, что проверяющий всегда был специалистом в нашей или близкой области, разговаривал доброжелательно, искренне интересовался не только результатами работы, но и нашей прежней жизнью, работой и семьей.
Но кроме государственных денег, составлявших 80% бюджета проекта, на остальные 20% надо было найти спонсора, который по иронии судьбы, оказывал гораздо большее влияние на судьбу проекта, чем Главный Ученый Израиля. Из нашего опыта, каждый новый спонсор внедрял в проект своего менеджера.
Так, нашего Рони сменил Шай. Официальной причиной было появление нового спонсора и то, что Рони не обеспечил должной техники безопасности в лаборатории, а совсем не наша, пропущенная им инициатива.
В нарушении техники безопасности, по существу, каждый из нас и все мы вместе были виноваты гораздо больше неопытного мальчика, хоть он и был нашим начальником. Мы работали с огнеопасными растворителями и прекрасно знали советские нормы хранения их в лаборатории. А эти нормы, как и правила уличного движения, были взяты не с потолка, а написаны кровью пострадавших. В теплице же их никто не проверял, а мы знали. но нарушали. Кроме того, наша свежеизготовленная автоматическая установка для осаждения работала на постоянном токе при высоких напряжениях. Установка имела вид карусели, на ее дне стояли 4 емкости с суспензией (частицы в растворителе), в каждой емкости находился электрод. На верхней части «карусели» вращались 4 электрода с противоположным зарядом и периодически опускались в емкости с суспензией. Электрощит с рубильником располагался за установкой, а обязательную кнопку для аварийного отключения электричества мы на радостях поставить не успели. Рано или поздно авария должна была произойти.
Однажды в автоматике установки произошел какой-то сбой, электрод, который должен был подняться из емкости, не поднялся, а продолжал двигаться внутри нее, пока не соприкоснулся с неподвижным электродом. Емкость опрокинулась, между электродами проскочила искра, вспыхнул весь растворитель (несколько литров), пламя взметнулось до потолка. Феерическое зрелище дополнялось молниями электрических разрядов от сталкивающихся электродов. В лаборатории нас было двое: Нина- электрохимик и я. В первый момент мы обе замерли, но во второй бросились со всех ног – Нина к рубильнику через стену пламени, а я туда же – к огнетушителю. Через минуту все было потушено, но в лаборатории стояла страшная вонь сгоревшим пластиком, и стена с потолком стали черными в радужных разводах. Открыли все окна и включили вентиляцию на полную мощность. Через минуту открылась дверь и вошел улыбающийся Рони. В следующую минуту мы наблюдали за сменой выражений на его лице от полного довольства жизнью до ужаса. Он так побледнел сквозь обычный израильский загар, что я испугалась, что он упадет в обморок. Заикаясь, он спросил: «Что это было? Пожарных вызвали? Сами целы, обожглись?» Оказывается, у нас физиономии были закопченными, а он решил, что это ожоги. Целый час мы хватали честного начальника за руки и убеждали никому не говорить о происшествии. Назавтра был выходной, и мы клялись, что за день все вымоем и покрасим. И никто ничего не узнает. Сказался советский опыт. Но Рони был неумолим: доложил директору теплицы и профессорам. Сбежались все сотрудники из других проектов посмотреть на разрушения и «героев-партизан». Нам тут же влетело от директора, почему сразу не вызвали пожарных. Я редко матерюсь, но тут объяснила ему с применением ненормативной лексики, что пожарные успели бы только тушить угли от всей теплицы. Директор немножко подумал и обнял нас с Ниной. (Израиль не Америка, меня так часто по разным поводам обнимали и целовали молодые сотрудники, что я почти привыкла к такому стилю обращения). А аварийную кнопку - большую, ярко-красную - поставили на следующий день подальше от установки почти у входной двери.
А буквально через неделю у нас случилось землетрясение. Тут Рони оказался на высоте: он влетел в лабораторию на предельной скорости, одной рукой изо всех сил стукнул по аварийной кнопке, другой схватил кого-то из нас за полу халата и с криком «Землетрясение!» поволок к выходу. Кричал он на иврите и английском, потом решил, что мы не понимаем, и попытался произнести это по-русски. Тут уж стены задрожали от нашего хохота. Никаких разрушений ни землетрясение, ни наш смех не причинили.
На работу Рони ездил на мотоцикле. Приезжал обычно чуть позже нас, и мы имели возможность полюбоваться его экипировкой под Шварцнеггера. Однажды после сильного дождя он появился весь вымазанный в липкой грязи и с растерянной улыбкой – упал на дороге. Мы заставили его раздеться и надеть чей-то рабочий халат, помогли вытереть куртку и выстирать джинсы. Была зима, джинсы не сохли. Рони ходил по лаборатории в халате, из-под которого торчали мускулистые волосатые ноги. Обед мы ему принесли. После обеда неожиданно открылась дверь и торжественно вошли директор теплицы, наши профессора и очередная иностранная делегация. Рони с грохотом вспорхнул по железной лестнице в каморку-офис. Джинсы остались развеваться в вытяжном шкафу. Нина спокойно сняла джинсы и с достоинством понесла их наверх. Через некоторое время (кто когда-нибудь натягивал на себя мокрые джинсы, может представить) Рони вышел, и презентация началась.
Когда нам представили нового начальника, мы с удивлением осознали, что несмотря на все наши шумные скандалы с Рони, жалобы его на нас и нас на него, мы его полюбили, и нам было жаль смотреть, как он переживает свою «отставку».
(Продолжение следует)